Редберн: его первое плавание - Герман Мелвилл

сильно привязана к Денби вместо того, чтобы стремиться управлять им как фурия. Она часто ходила по своему дому с горькими слезами на глазах, когда после пьяных припадков этот озверевший муж бил её. Матросы сочувствовали ей и много раз добровольно предлагали вздуть его у неё на виду, но Мэри просила их так не делать, поскольку надеялась, что Денби, несомненно, в следующий раз будет хорошим мальчиком.

Но оказалось, что к этому нет никаких вероятных предпосылок, пока столь отвратительное препятствие стояло у нас на пути. Когда мы входили в проход, он смотрел на нас с боку, готовясь завлекать всех гостей.

Это был гротескная, старомодная, построенная в виде замка караульная будка, сделанная из дерева дымчатого цвета, с потёртым фасадом, который поднимался как опускная решётка. И здесь этот Денби сидел с утра до вечера, и когда клиентов становилось меньше, покровительствовал своему собственному пиву самостоятельно, заливая в себя кружку за кружкой, как будто взял на себя обязанность одной из собственных четвертных бочек.

Иногда, однако, приходил его старый близкий друг, некий Боб Стилл, и тогда оба они занимали караульную будку вместе со своим пивным пойлом. Этот собутыльник Денби был толст, как ломовая лошадь, и имел круглую, гладкую, жирную голову, мигающие глаза и влажные красные щеки. Он любил зычно горланить пивные песни и со своей кружкой, зажатой в руке, наклоняясь и высовывая большую часть своего тела из караульной будки, напевал:

Ни мороз, ни снег, ни ветер, я верю,

Не сможет боль мне причинить,

Если я пуст и весь погружён,

И весь окружён

Весёлым добрым старым элем.

И я наполняю

Мех до краю

Весёлым добрым старым элем.

Или это:

Терпеть я бренди не могу,

Как и вина четыре сорта.

А сок из ячменя

Как раз для меня!

Ведь он – суть солода,

И тем, кто пьёт его,

Совсем не нужно соли.

И вот теперь быстрей придите,

И пива этого хлебните,

И впредь вода вам будет не нужна!

Увы! Щедрая Мэри. Что поможет всем твоим частым слезам и противостоянию неисправимому Денби, пока этот пивоваренный завод, пьяница Боб Стилл, ежедневно затмевает твой порог своим широким животом и возводит себя на престол в караульной будке, деля власть с вашим супругом?

Чем больше бездельник Боб пьёт, тем больше он толстеет, и столько же песен выливается из него, сколько вливается пива, согласно известному принципу, что воздух в сосуде перемещается и удаляется при повышении в нем уровня жидкости.

Но что касается Денби, то несчастный янки грустит от хорошего настроения и сохнет при каждом глотке живительного пива, которое он усваивает. Это просто и показательно, что много пива нехорошо для янки и действует на него иначе, чем на британца: пиво нужно пить в тумане и в дождь.

Войдя под вывеску с клипером, Джексон сопроводил нас в небольшую комнату по одной стороне, и вскоре Красивая Мэри любезно встречала нас и принимала комплименты от нескольких старых гостей из нашей команды. Потом она исчезла, чтобы приготовить наш ужин. Пока мои товарищи по плаванию были заняты пьянством и разговорами со своими многочисленными старыми знакомыми из района, что скапливались у дверей, я остался один в небольшой комнате в глубоком размышлении насчёт того факта, что я теперь сижу на английской скамье под английской крышей в английской таверне, являясь неотъемлемой частью английской империи. Это был спорный факт, но тем не менее верный.

Я исследовал место повнимательней: это была длинная, узкая, маленькая комната с одним маленьким арочным окном с красными занавесками, выходящим на дымный, неопрятный двор, огороженный тёмной кирпичной стеной, верх которой был покрыт ужасными осколками старых разбитых бутылок, утопленных в растворе.

Унылая лампа качалась наверху, помещённая в деревянную посудину, привязанную к потолку. Стены были оклеены газетами, сообщавшими о бесконечной череде судов всех стран, всё время проплывающих мимо этой квартиры. В качестве иллюстрации, прилагаемой к одному из этих судов, на противоположной стене была повешена карта, представлявшая выцветшие флаги всех стран. С улицы доносился смешанный шум, состоящий из пения баллад, крика на женщин, младенцев и пьяных матросов.

И это – Англия?

Но где старые аббатства и йоркские церкви, и лорд-мэры, и коронации, и майские деревья, и охотники на лис, и Дерби, и герцоги и герцогини, и граф д’Орсэ, которого после всех моих чтений я привык связывать с Англией? Нет, не было заметно даже самого отдалённого их проблеска.

Увы! Веллингборо, подумал я, боюсь, что хоть ты и находишься здесь, но твой шанс посмотреть достопримечательности невелик. Ты всего лишь бедный юнга, и королева не собирается посылать депутацию дворян, чтобы пригласить тебя в собор Святого Иакова.

Тогда я начал понимать, что мои перспективы увидеть мир в качестве матроса оказались в конце концов очень сомнительными, ведь матросы только обходят кругом мир, не входя в него, и их воспоминания о путешествии – это только тусклое воспоминание о цепи пивных, окружающих земной шар параллельно экватору. Они всего лишь прикасаются к окружности, паря у края суши, и изучают землю лишь на причалах и на головных частях плавучих пирсов. Они так же мало мечтают о путешествии внутрь страны ради того, чтобы увидеть Кенилворт или замок Бленема, как если бы, оказавшись в Неаполе, решили бы поехать к Папе Римскому.

Из этой мечтательности меня скоро вывела горничная, спешащая из комнаты в комнату, пронзительным тоном восклицая: «Ужин, готов ужин!»

Взойдя по хрупкой лестнице, мы оказались в комнате на втором этаже. Три высоких медных подсвечника проливали дымный свет на дымные стены, которые когда-то были синими, как море, покрытые матросскими каракулями из якорной брани, любовных сонетов и океанских частушек. На одной стороне, напротив деревянной обшивки было прибито четыре карточных валета подряд, каждый из которых пинал ногой впереди стоящего, как это обычно и бывает. Что они означали, я так никогда и не узнал.

Но такое изобильное приветствие! Стол трещал! Такое изобилие крепкого и питательного! Действительно ли возможно, чтобы матросы так жили? – матросы, которые живут в море на солёной говядине и булочке?

Прежде всего я увидел мощное оловянное блюдо, большое, как щит Ахиллеса, с пирамидой курящихся колбас. Оно стояло на одном конце стола, посередине стояло подобное блюдо, по большей части заставленное головками деревенского сыра, а в противоположном конце – конгрегация бифштексов, уложенных один к одному. В промежутках между ними находились гарнир из варёного картофеля, множество яиц, хлеба и солёных огурцов, а на смежном столе лежал вполне достаточный запас тех же кушаний, что находились на столе обеденном.

Наши сердца упали вместе с нами, мы сами свернули в горячие жакеты бифштексы, с великой быстротой нарезали колбасы и уселись перед головкой сыра, вскоре снеся её до основания.

В завершении развлечения я предложил Пегги, одной из девушек, которые ждали нас, что хорошо бы было выпить чашку чая и что я благодарил бы её за это. Она ответила, что уже слишком поздно для чая, но она принесёт её мне чашку «залпового питья», если я так хочу.

Не зная, что означает «залповое питьё», я решил, что рискну и попробую его, но им оказался отвратительный напиток с заплесневелым, кислым ароматом, как будто это был отвар от испорченных солёных огурцов. Я никогда не относился свысока к «залповому питью», а предоставил ему просторное место, впрочем, на последующем ужине оно присутствовало в неограниченном количестве и было выпито большинством моих товарищей по плаванию, которые хорошо о нём отзывались.

Но Боб Стилл не сказал бы так о нём, для людей его типа, как я понял, это была своего рода дешёвая замена пива или побочный отпрыск пива, или сливы и намои со старых пивных бочек. Но теперь я не помню точно, что именно